[VOVKERR]

Rost, Вы сами эту статью читали? Мой племянник назвал её "Дешевой пропагандой для бюджетников" я с ним тоже солидарен...

"либо государство ставит барьер на пути структуры, последовательно занимающейся коррумпированием чиновников, бизнесменов и представителей гражданского общества, либо государство лишается своего суверенитета." -по Вашему этих проблем стало меньше?

"В этом контексте убедительная победа «Единой России» и организация посредством одномандатников большинства в Госдуме являются событиями знаковыми. Парламент превращается из места политических баталий в рабочий орган, определяющий курс развития страны."

"«Родина», которую в Кремле рассматривали как возможную правопреемницу КПРФ, к сожалению, не оправдала возложенных на нее надежд. Гипертрофированные амбиции ее лидеров Рогозина и Глазьева привели к тому, что партия сразу же после успеха в 2003 году перешла в оппозицию и тем самым поставила на себе крест как на второй системной силе."

"Норд-Ост, Беслан, взрывы в московском метро, ежемесячные теракты в республиках Северного Кавказа – все это кровавое следствие господства террористов в Чечне и поддержки, которую им оказывали некоторые заинтересованные силы и изнутри и извне нашей страны"

-Ну вот это уже интересно! "враждебные силы внутри страны" -Это судя по реальным действиям власти: журналисты и оппозиция... Где то это уже было...

Ах, да... Rost, мы честно и не без огромного возмущения прочитали рекомендуемую Вами статью, можно Вам тоже кое, что предложить:



Режим Особлагов был рассчитан на полную глухость: на то, что отсюда
никто никому не пожалуется, никто никогда не освободится, никто никуда не
вырвется. (Ни Освенцим, ни Катынь не научили хозяев нисколько.) Поэтому
ранние Особлаги это -- Особлаги с палками. Чаще не сами надзиратели носили
их (у надзирателей были наручники!), а доверенные из зэков -- коменданты и
бригадиры, но бить могли всласть и с полного одобрения начальства. В
Джезказгане перед разводом становились у двери барака нарядчики с дубинками
и по-старому кричали: "Выходи <i>без последнего!!</i>" (читатель давно уже понял,
почему <i>последний</i> если и оказывался, то тут же его как бы уже и не было.)<a href=#fn_4_4>⁴</a>
Поэтому же начальство мало огорчалось, если скажем, зимний этап из Карбаса в
Спасск -- 200 человек -- замЈрз по дороге, уцелевшие забили все палаты и
проходы санчасти, гнили заживо с отвратительной вонью и доктор Колесников
ампутировал десятки рук, ног и носов.<a href=#fn_4_5>⁵</a> Глухость была такая надЈжная, что
знаменитый начальник Спасского режима капитан ВоробьЈв и его подручные
сперва "наказали" заключЈнную венгерскую балерину карцером, затем
наручниками, а в наручниках изнасиловали еЈ...
...Первые отделения
Степлага, с которых он начинался, все были на добыче меди (1-е и 2-е
Отделения -- Рудник, 3-е -- Кенгир, 4-е -- Джезказган). Бурение было сухое,
пыль пустой породы вызывала быстрый силикоз и туберкулЈз.<a href=#fn_4_6>⁶</a> Заболевших
арестантов отправляли умирать в знаменитый Спасск (под Карагандою) --
"всесоюзную инвалидку" Особлагов.
О Спасске можно бы сказать и особо.
В Спасск присылали инвалидов -- конченных инвалидов, которых уже
отказывались использовать в своих лагерях. Но, удивительно! -- переступив
целебную зону Спасска, инвалиды разом обращались в полноценных работяг. Для
полковника Чечева, начальника всего Степлага, Спасское лагерное отделение
было из самых любимых. Прилетев сюда из Караганды на самолЈте, дав себе
почистить сапоги на вахте, этот недобрый коренастый человек шЈл по зоне и
присматривался, кто еще у него не работает. Он любил говорить: "Инвалид у
меня во всем Спасске один -- без двух ног. Но и он на лЈгкой работе --
посыльным работает". Одноногие все использовались на сидячей работе: бой
камня на щебенку, сортировка щепы. Ни костыли, ни даже однорукость не были
препятствием к работе в Спасске. Это Чечев придумал -- четырЈх одноруких
(двух с правой рукою и двух с левой) ставить на носилки. Это у Чечева
придумали -- вручную крутить станки мехмастерских, когда не было
электроэнергии. Это Чечеву нравилось -- иметь "своего профессора", и
биофизику Чижевскому он разрешил устроить в Спасске <i>лабораторию</i> (с голыми
столами). Но когда Чижевский из последних бросовых материалов разработал
маску против силикоза для джезкаганских работяг, -- Чечев не пустил еЈ в
производство. Работают без масок, и нечего мудрить. Должна же быть
оборачиваемость контингента.
В конце 1948 года в Спасске было около 15 тысяч зэков обоего пола. Это
была огромная зона, столбы еЈ то поднимались на холмы, то опускались в
лощины, и угловые вышки не видели друг друга. Постепенно шла работа
саморазгораживания: зэки строили внутренние стены и отделяли зоны женскую,
рабочую, чисто-инвалидную (так было стеснительнее для внутрилагерных связей
и удобнее для хозяев). Шесть тысяч человек ходило работать на дамбу за 12
километров. Так как они были всЈ-таки инвалиды, то шли туда более двух часов
и более двух часов назад. К этому следует <i>прибавить</i> 11-часовой рабочий день.
(Редко кто выдерживал на той работе два месяца). Следующая крупная работа
была -- каменоломни, они находились в самых зонах (на острове -- свои
ископаемые!), и в женской, и в мужской. В мужской зоне карьер был на горе.
Там после отбоя взрывали камень аммоналом, а днЈм инвалиды молотками
разбивали глыбы. В женской зоне аммонала не применяли, а женщины рылись до
пластов вручную кирками, а потом дробили камень большими молотками. Молотки
у них, конечно, соскакивали с рукояток, а новые ломались, а для насадки надо
было отправлять в другую зону. Тем не менее, с каждой женщины требовали
норму -- 0,9 кубометра в день, а так как выполнить еЈ они не могли, то и
получали долго штрафной паЈк -- 400 граммов, пока мужчины не научили их
перед сдачей перетаскивать камень из старых штабелей в новые. Напомним, что
вся эта работа производилась не только инвалидами и не только без единого
механизма, но в суровые степные зимы (до 30-35 градусов мороза с ветром) еще
и в <i>летней одежде</i>, потому что <i>неработающим</i> (то есть инвалидам) не полагается
на зиму выдавать теплую одежду. П-р вспоминает, как она в такой мороз, почти
неодетая, орудовала над камнем с огромным молотком. -- Польза этой работы
для Отечества особенно выясняется, если мы доскажем, что камень женского
карьера почему-то оказался негоден для строительства и в некий день некий
начальник распорядился, чтобы женщины весь добытый ими за год камень теперь
засыпали бы назад в карьер, подрыли землЈю и развели бы парк (до парка,
конечно, не дошло). -- В мужской зоне камень был хорош, доставка же его на
место строительства совершалась так: после проверки весь строй (сразу тысяч
около восьми, кто еще в этот день был жив) гнали в гору, а назад допускали
только с камнями. В выходной такая инвалидная прогулка совершалась дважды --
утром и вечером.
Затем шли такие работы: самозагораживание; строительство посЈлка для
лагерщиков и конвоиров (жилые дома, клуб, баня, школа); работа на полях и
огородах.
Урожай с тех огородов тоже шЈл на вольных, а зэкам доставалась лишь
свекловичная ботва: еЈ привозили возами на машинах, сваливали в кучи близ
кухни, там она мокла, гнила, и оттуда кухонные рабочие вилами таскали еЈ в
котлы. (Это несколько напоминает кормление домашнего скота?..) Из этой ботвы
варилась постоянная баланда, к ней добавлялся один черпачок кашицы в день.
Вот огородная спасская сценка: человек полтораста зэков, сговорясь, ринулись
разом на один такой огород, легли и грызут с гряд овощи. Охрана сбежалась,
бьЈт их палками, а они лежат и грызут.
Хлеба давали неработающим инвалидам 550, работающим -- 650.
Еще не знал Спасск медикаментов (на такую ораву где взять! да и всЈ
равно им подыхать) и постельных принадлежностей. В некоторых бараках вагонки
сдвигались и на сдвоенных щитах ложились уже не по двое, а по четверо
впритиску.
Да, еще же была работа! Каждый день 110-120 человек выходило на рытье
могил. Два студебекера возили трупы в обрешЈтках, откуда руки и ноги
выпячивались. Даже в летние благополучные месяцы 1949 года умирало по 60-70
человек в день, а зимой по сотне (считали эстонцы, работавшие при морге).
(В других Особлагах не было такой смертности, и кормили лучше, но и
работы же покрепче, ведь не инвалиды -- это читатель уравновесит уже сам.)
Все это было в 1949 (тысяча девятьсот сорок девятом) году -- на
тридцать втором году Октябрьской революции, через четыре года после того,
как кончилась война...

...вся русская история есть череда тираний. Тирания московских князей. Пять
столетий отечественной деспотии восточного образца и укоренившегося
искреннего рабства. (Ни -- Земских Соборов, ни -- сельского мiра, ни
вольного казачества или северного крестьянства.) Иван ли Грозный, Алексей
Тишайший, Петр Крутой или Екатерина Бархатная -- вплоть до Крымской войны
все цари знали одно: <i>давить</i>. Давить своих подданных как жуков, как гусениц.
Ссыльно-каторжный? Так ему откровенно на тело ставили клеймо печаткою из игл
"СК" и приковывали к тачке. Гнул подданных строй, безотказно был крепок.
Бунты и восстания раздавливались неизменно...
Но! но! Раздавливались, да со скидкой! Раздавливались -- это не в нашем
техническом смысле. С наполеоновской войны (с возвращения из Европы)
начиная, прошЈл по русскому обществу первый-первый ветерок. И уже его было
достаточно, чтобы царь должен был с ним считаться. Например, <i>солдаты</i>,
стоявшие в декабристском каре, -- в петлю ни один не попал? не расстрелян ни
один? А у <i>нас</i> бы хоть один в живых остался? Ни Пушкина, ни Лермонтова нельзя
было уже просто посадить на <i>десятку</i>, -- и надо было искать приемы косвенные.
"Где бы ты был 14-го декабря в Петербурге?" -- спросил Николай I Пушкина.
Пушкин ответил искренне: "На Сенатской." И был за это... отпущен домой! А
между тем мы, испытавшие машинно-судебную систему на своей шкуре, да и наши
друзья-прокуроры, прекрасно понимаем, чего стоил ответ Пушкина: статья 58,
пункт 2, вооружЈнное восстание, а в самом мягком случае через статью 19-ю
(намерение) -- и если не расстрел, то уж никак не меньше <i>десятки</i>. И Пушкины
получали в зубы свои сроки, ехали в лагеря и умирали (а Гумилеву и до лагеря
ехать не пришлось, разочлись в подвале).
Крымская война -- изо всех войн счастливейшая для России! -- принесла
не только освобождение крестьян и александровские реформы! -- одновременно с
ними родилась в России величайшая из сил -- <i>общественное мнение</i>!...


... Несравнимость столыпинского и сталинского времени для нас остаЈтся та,
что при нас азиатчина была односторонней: рубили голову всего лишь за вздох
груди и даже меньше, чем вздох.<a href=#fn_5_15>¹⁵</a>
"Ничего нет ужаснее", -- воскликнул Толстой? А между тем это так легко
представить -- ужаснее. Ужасней, это когда казни не от поры до поры в
каком-то всем известном городе, но <i>всюду</i> и <i>каждый день</i>, и не по двадцать, а
по двести, в газетах же об этом ничего не пишут ни крупно, ни мелко, а
пишут, что "жить стало лучше, жить стало веселей"...
... Вот т а к, совсем даже не опираясь на успехи физики, сжимали и нас!
Устами Сталина раз навсегда призвали страну <i>отрешится от благодушия!</i> А
"благодушие" Даль называет: "доброту души, любовное свойство еЈ, милосердие,
расположение к общему благу". Вот от чего нас призвали отречься, и мы
отреклись поспешно -- от расположения к общему благу! Нам довольно стало
нашей собственной кормушки.
Русское общественное мнение к началу века составляло дивную силу,
составляло воздух свободы. Царизм был разбит не тогда, когда гнали Колчака,
не тогда, когда бушевал февральский Петроград -- гораздо раньше! Он уже был
бесповоротно низвержен тогда, когда в русской литературе установилось, что
вывести образ жандарма или городового хотя бы с долей симпатии -- есть
черносотенное подхалимство. Когда не только пожать им руку, не только быть с
ними знакомыми, не только кивнуть им на улице, но даже рукавом коснуться на
тротуаре казался уже позор!
А у нас сейчас палачи, ставшие безработными, да и по спецназначению, --
руководят... художественной литературой и культурой. Они велят воспевать <i>их</i>
-- как легендарных героев. И это называется у нас почему-то патриотизмом!
Общественное мнение! Я не знаю, как определяют его социологи, но мне
ясно, что оно может составиться только из взаимно-влиящих индивидуальных
мнений, выражаемых свободно и совершенно независимо от мнения
правительственного или партийного.
И пока не будет в стране независимого общественного мнения -- нет
<i>никакой</i> гарантии, что всЈ многомиллионное беспричинное уничтожение не
повторится вновь, -- что оно не начнЈтся любой ночью, каждой ночью -- вот
этой самой ночью, первой за сегодняшним днЈм.
Передовое Учение, как мы видели, не оберегло нас от этого мора.

Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛаг. Том 3